только что снова прошла еретик...
честно говоря, хочется реветь.
выросла или постарела. а как в детстве тряслись руки, когда шла на молотавра, как боялась недодраконов, из-за которых даже осмелиться не могла включать уровень про ад, как веселилась, выкашивая бесов и ведьм, как угарала над мусорным баком(ironlich), думая, что главное - попасть ему в рот, и он тут же развалится. но ни разу, ни разу не думала, как это грустно.
и - по настоящему - страшно.
страшно не тем страхом, который суть жуть непознанного(хотя почти у любого смертного возникший перед ним молотавр вызвал бы чувство парализующего ужаса), не повседневным обывательским, и _уже_ даже не осужденного на смерть.
не человеческой трагедией скитальца.
не отчаянием навеки ищущего дорогу домой.
А МОЛИТВОЙ.
МОЛИТВОЙ О СМЕРТИ.
воплем ну слишком "удачливой" души, которая в ее личном аду.
навеки.
проклят.
заботливо подосран змеиным всадником.
забыт.

когда sacrifice ради так ли уж важен.
чтобы потом видеть сон, который не заканчивается.
if nothing but death and pain await you, heretic.

http://beta.seiska.fi/Viihdeuutiset/Indican-Jonsu-ja-Jesse-Hietanen-naimisiin/1011258 сначала найтвиш, потом вот это.

и даже на тупопёзднойфеечной аетерне никакого разнообразия...

Поздравляем!!! Вы - являетесь представителем одного из двух нижеуказанных социотипов (ТИМов) Бальзак или Габен

Бальзак, INTP 1. Хорошо подмечает противоречия и упущения в делах и словах. Скептически оценивает перспективы поспешных начинаний. Может точно дать характеристику человеку, предсказать его основные реакции. Ироничен. Терпеливо подводит человека к необходимому шагу, готовя его заранее. 2. Берется только за те дела, которые гарантируют надежную прибыль. Бережлив в обращении с деньгами. Работу делает четко, не торопясь, вникая в детали. Все просчитывает в уме, стремясь контролировать процесс. Умеет с выгодой использовать накопленную информацию. 3. Предусмотрителен в вопросах комфорта и здоровья. Не приемлет авральные методы и голый энтузиазм. В быту окружает себя большим количеством привычных предметов. Нередко бывает гурманом. Выполняет нормы гигиены, старается соблюдать чистоту. 4. Любит поспорить на самые разные темы. Горячась, портит настроение себе и окружающим. Плохо управляет своими эмоциями: его состояние колеблется от меланхолической депрессии до вспышек недовольства. Его проблема — обретение внутреннего равновесия. Очень не любит, когда его выводят из состояния спокойствия и расслабленности. Габен, ISTP 1. Ценит комфорт и добротные вещи. Удобство одежды предпочитает показной красоте. Хорошо работает руками. Остро реагирует на посторонние прикосновения и неприятные запахи. Любит спокойное общение с природой. Заботлив в отношении родных и близких. 2. Расчетлив и экономичен. Изобретателен в быту и на работе, которая ему по душе. Скептичен к лозунгам и призывам, полагается только на здравый смысл. В том, что считает правильным, упрям и бескомпромиссен. Хотя и недоверчив к новым идеям, но проверив их на практике, умеет извлечь из них максимум пользы. 3. Самолюбив и независим. Нуждается в тонком обращении, похвалах и внимании. Из-за склонности к скепсису плохо видит перспективы дел в будущем. Его волнуют вопросы своевременного выбора жизненного пути. Чувствует себя зависимым от превратностей судьбы. 4. Впечатлителен, плохо контролирует свои эмоции во время споров. Не умеет проявлять свои чувства на людях. Жизненные тяготы делают его склонным к "черному" юмору. Временами его охватывают пессимизм и апатия. Вместо того, чтобы ободрить человека, сам попадает под его отрицательное состояние.

Пройти тест

Пишет  Мракобеска:

Меня зовут Джесси, и я в восторге от своего имени.
Obscurant (15:32:56 5/02/2012)
А Гари проиграл.
Obscurant (15:33:06 5/02/2012)
Эш подошёл к нему, чтобы утешить.
Obscurant (15:33:24 5/02/2012)
Но Гари тут же сделал кулфэйс, хотя до этого хотел разрыдаться.
Obscurant (15:33:44 5/02/2012)
И сказал, что его девочки переживут, усмехнулся и уехал.
Obscurant (15:34:26 5/02/2012)
Мы думаем, он потом развёз девочек по домам, пришёл к себе в номер, лёг на холодный пол, стал плакать и бить пол: "КАК ЭТО МОГЛО СЛУЧИТЬСЯ СО МНОЙ?!1 НЕТ!!!"
Obscurant (15:34:34 5/02/2012)
Как это грустно.
Obscurant (15:35:19 5/02/2012)
А профессор Оук на следующий день с мамой Эша приехали в Лигу.
Obscurant (15:35:35 5/02/2012)
До этого они не могли, так как записывали видео и принимали гостей.
Obscurant (15:36:19 5/02/2012)
Я думаю, профессор Оук сказал Гари: "Я разочарован. Ты неудачник. Эш умней и лучше тебя" - и уехал болеть за Эша.
Obscurant (15:36:25 5/02/2012)
Но не тут-то было!
Obscurant (15:36:51 5/02/2012)
У Гари сразу сломалась психика и случилось раздвоение личности, как у Юно.
Obscurant (15:37:13 5/02/2012)
Он стёр себе память и одел кепку, чтобы его никто не узнал.
Obscurant (15:37:18 5/02/2012)
И подстригся чуть-чуть.
Obscurant (15:38:04 5/02/2012)
А потом из всех покемонов, которых поймал (200), выбрал тех, которые Эшу по нраву.
Obscurant (15:39:01 5/02/2012)
Ведь после того, как он умер у Эша на руках на стадионе Виридиана, а потом спас Эша от мяута и говорил "Он сможет" про Эша, который боролся за значок, Гари проникся Эшем и захотел быть рядом.
Obscurant (15:39:39 5/02/2012)
Он для этого покемонов других выбрал и даже поведение изменил на подходящее для Эша.
Obscurant (15:39:44 5/02/2012)
Так Эш встретил Ричи.
Obscurant (15:40:25 5/02/2012)
И Гари, переодетый в Ричи, победил Эша в Лиге, как и хотел всегда.
Obscurant (15:40:41 5/02/2012)
И стал покемастером.
Obscurant (15:41:03 5/02/2012)
Так психика Гари была восстановлена, и он смог пойти дальше в Джото путешествовать.
Obscurant (15:41:05 5/02/2012)
Ура.

URL записи

http://vk.com/eternaltemple

Еду в метро, по кольцевой. Перед тремя вокзалами перехожу в соседний вагон: че-то уж больно там свободно, и тут же осознаю ошибку — но поздняк метацца, толпа баулоносных гостей столицы отрезает путь к отступлению. На сиденьях, что между дверями, развалилась огромная отечная бомжиха.
Амбре интенсивности невероятной, весь ряд от двери до двери пуст, пуст и ряд напротив; народ на границе переносимости интенсивно циркулирует, тщетно пытаясь увеличить дистанцию; даже удивительно, как напряжение умудряется висеть в воздухе, настолько оно телесно. Я мельком гляжу на потолок вагона — оба, жалко, камеры нет: потолок стал бугристой поверхностью огромной варикозной вены, промятой плафонами светильников в прежнем геометрическом порядке. Синюшно-багровый, он вяло, неравномерно пульсирует, колыхаемый тягучим током черной крови с ведерными сгустками, тут и там ударяющимися о растянутую рыхлую ткань сосуда.
Медленно, но неудержимо протекая на ту сторону, я разглядываю бомжиху. Она огромна, и ее одеяние это впечатление усиливает — тут и разметанная в стороны шуба со скатавшимся мехом, поверх шубы вывернутый наизнанку мосгортрансовский жилет, всевозможные кофты, куртки от спортивных костюмов, рубахи, и именно во множественном числе. Бомжиха больна, одна нога чудовищных размеров; стопа, словно тесто, выпирает из какой-то перевязанной опорки. Вторая, вытянутая едва ли не на весь проход, по колено скрывается гипертрофированной повязкой из десятка, наверное, импровизированных перевязочных материалов. Скреплена конструкция множеством разноцветных колготок с живописно торчащими концами. Я поднимаю глаза на черное от грязи лицо бомжихи. Ее взгляд по-настоящему безумен; она в нетерпении и совершенно не понимает, отчего окружившие ее люди уделяют ей столько внимания, но это нисколько ее не тревожит, ее безумие имеет под легкой изменяющейся оболочкой монументальное — даже нет, недостаточно увесистое сравнение; вот: геологическое спокойствие, вернее — покой. Да, именно. Покой материковой плиты. Я чувствую себя даже не пылинкой — фотоном, крохотной суетливой пакостью на границе материи и эфира, бликом захудалой волны на многометровом стальном борту трансатлантика. Она на той стороне — вся, и так давно, что невозможно представить. Ее жизнь протекает настолько далеко отсюда, что теряет смысл само понятие «далеко», предназначенное для уютной кривизны земной поверхности.
Все еще полагая возможными случайности, я благодарю Что-то за эту встречу. Мир содрогается — слабо, но отчетливо, и я знаю что это приглашение. Что-то хочет, чтоб я совершил вылазку туда, где бывает бомжиха, но остерегает меня от переоценки своих сил — даже ее, если можно так сказать, прихожая, где она обувается, отправляясь в свои непредставимые путешествия, лежит многократно ниже максимальной глубины, когда-либо мной достигнутой. Я соглашаюсь и сажусь на сиденье как можно дальше от бомжихи — уж очень сильно воняет.
До чего же она сильна. Впечатление, словно пересел с «Запорика» на пятилитровый S-класс. И это — ее ФОН! Она ничего не делает, она просто едет в метро!
Вагон светлеет, варикозный потолок снова становится обычным, людей мало — человек пять, может чуть больше. Незаметно растет скорость. Кроме того, тоннель стал прямым; ни поворотов, ни станций. Через несколько минут меня достает вонь, и сила охотно пересаживает меня в следующий вагон. Я сижу, покачиваясь от растущей скорости, и разглядываю попутчиков, пытаясь засечь, когда же они начнут беспокоиться — тоннель начинает уходить вниз. Вначале уклон был практически неразличим, но сейчас уже должно стать заметно. Увлекшись наблюдением за людьми, пропускаю момент, когда расстановка сидений стала как в автобусе — двойные диваны по бокам прохода, лицом вперед. Сижу у прохода, и разобрать, что же там снаружи, мешает отражение интерьера, и я подвигаюсь к окну — но за стеклом чернильная мгла, так что непонятно, как же создается ощущение скорости.
Снова наблюдаю за людьми, пока не осознаю, что делаю их сам, и тут же их отключаю. Приятное чувство прекращения оттока, вошедшего в привычку и потому незаметного, — оказывается, я нехило вкладывался в их поддержание. Вагон снова претерпевает неуловимую трансформацию. Теперь его ширины хватает лишь для одного моего сиденья; справа и слева такие же, как и раньше, стены метровагона. Проходов нет, и непонятно, как выходить, когда я наконец приеду.
Мысль о пункте прибытия пронизывает меня ужасом — вагон летит вниз под уклоном градусов в тридцать! Бели прикинуть, как долго и быстро я спускался, то получается, что надо мной… Это КУДА я приеду?! Я подавляю вспышку страха, и у вагона пропадают стены. В ушах свистит ветер, я лечу вниз по какому-то монорельсу, голове становится холодно, но страшно даже на мгновение отпустить сидуху и достать из кармана снятую при входе в метро шапочку. Я поражаюсь, как далек сейчас от меня тот свет, где есть метро и люди, и продолжаю нестись, вжавшись в хлипкий пластиковый стул из уличной кафешки. Полет замедляется, снизу становится слышен лязг механизма, опускающего все глубже и глубже вереницу разноцветных сидений; преобладают темно-красные, немного белых и одно-два желтых. Вдруг тьма впереди-внизу становится немного серее, я с надеждой на свет — а с исчезновением вагона исчез и свет, но тьма не абсолютная, все равно все видно, как ночью, — вглядываюсь в это пятно и с разочарованием обнаруживаю, что это не далекое зарево станции, а грязный и захламленный бетонный пол, до которого осталось совсем чуть-чуть.
Не довезя меня до ровного места, прямо на уклоне линия со скрежетом замедляется и, передав наверх убегающий по цепочке лязг, окончательно замирает. Сижу, боясь пошевелиться, — сиденье подо мной растрескалось и крошится под окостеневшими в мертвой хватке пальцами, а это железное сооружение, линия, находится на приличной высоте от пола. Кроме того, я смертельно боюсь Станции, мне страшно бросить даже мимолетный взгляд туда, где туннель входит в огромное, я это чувствую, выжидающе замершее пространство. Ждущее меня. Нет, перебор. Не такая уж я важная птица, чтоб меня там ждали, — поправляю я себя, но от этого становится только страшнее.
Отчаянно балансируя на сидушке, отмечаю, что если бы линия здесь не закончилась, но просто возникла бы возможность сойти, то я бы малодушно предпочел быть завезенным в окончательную глубину — но сам добровольно ни за что бы здесь не сошел, больно уж явно чувствуется здесь НЕХОРОШЕЕ. Вдруг сидушка как-то особенно жалобно крякает, и я, вжав голову в плечи и обмерев от этого тихого хруста, кажущегося непереносимо громким и выдающим меня с головой, понимаю — все, надо слезать или сейчас навернусь, и это уж точно будет куда погромче.
Спускаю поджатые ноги вниз, достаю-таки до гигантских многорядных цепей, приводивших в движение линию, и мягко спрыгиваю вниз. Под ногами хрустит мусор, снова замираю и прислушиваюсь. Вроде тихо. Какая же свинцовая здесь тишина! Невообразимая толща земли над головой ощущается физически, давит, спирает дыхание. Шаг за шагом, с пугливыми паузами, я спускаюсь по наклоненному туннелю, заглядывая в приоткрывающееся. Вот и все. Наклонный туннель кончился, и я стою на ровном полу. Хотя лучше сказать — горизонтальном, ровным его не назвать даже при большом желании. Если когда-нибудь приходилось видеть снесенный дом, то лучше иллюстрации не найти — кучи, рытвины, опасно торчит что-то острое, под мелкой дрянью угадываются очертания фрагментов покрупнее. Странно видеть так напоминающий о человеческих руках пейзаж здесь, где нет и никогда не было ничего, имеющего к людям хотя бы самое отдаленное отношение.
Потолок не нависает, но и высоким его не назвать — метров семь-восемь, весь в рытвинах, кое-где в нем чернеют дыры. Это наводит меня на мысль, что точно такие же могут быть и в полу, поэтому на потолок я больше не смотрю, все внимание — на пол и вдаль, здесь по-любому кто-то есть, и близко — я чувствую. Да, все это пространство четко разделено — слева глухая стена. В царящей здесь полутьме стена исчезает всего метров через двадцать, но я откуда-то знаю, что она идет далеко, очень далеко, до Самого Конца. В ней нет ни проходов, ни дыр; за ней точно такое же… пространство? помещение? — но войти туда, спуститься, можно лишь из нашего мира. Отсюда за стену хода нет.
Как только это знание вошло в меня, я ощутил силу, тянущую туда, вдоль по этому Главному Коридору. Это походило на гипноз — мягкое вкрадчивое нечто ласково подталкивает, и хочется не умничать и идти туда, остекленев глазами и улыбаясь во весь рот. Уйдя с оси коридора, я обнаружил, что тяга ослабла, вдоль стен она почти не ощущалась.

Не знаю зачем, но я решил посмотреть — что же там за поворотом. Медленно двинувшись вперед, я заглянул за угол. Огромное пространство, или, скорее, просто большое. Как бы отсек, но конца ему не видать, темно. По «мою» сторону выгородки, идущие насколько хватает взгляда, в сравнении с залом маленькие, где-то со стандартную комнату в «хрущевках». Я завернул в одну — пусто, такой же корявый «пол», покрытый каким-то хламом. Меня немного отпустило, того леденящего ужаса, как в последние полчаса, прошедшие с прибытия, уже не было. Повеселев, я внимательно разглядывал хлам — он возвращал меня в детство, когда вокруг было столько непонятных предметов. Все, что валялось под ногами, несло несомненный отпечаток некоего предназначения, было осмысленным — но вдребезги разбитым и таким «нена-шим», что удивлению не хватало лишь малой толики чего-нибудь знакомого, чтоб раздуться до приличествующего странности находок размера. Все, абсолютно все было чужим, глаза не могли сопоставить увиденное ни с чем знакомым, и это приводило к тому, что, отведя глаза, я вновь пытался опознать уже виденное и не узнавал.
Когда среди всего этого дерьма я нашел предмет, похожий на палку, я обрадовался ему больше, чем пиву с похмелья. Вот что значит оружие — я успокоился настолько, насколько это вообще было там возможно. Но и палка была НЕ ТАКОЙ! Вроде все нормально — и все равно НЕ ТАК. Я повертел ее в руках, ощупывая и поднося к глазам, и примерно понял, в чем тут дело; по крайней мере, мне до сих пор так кажется. Как я уже говорил, это была совершенно обычная палка, но в изменении ее толщины была какая-то несуразность, начисто исключавшая ее возможность; палка была несколько изогнута — и этот изгиб не давал глазам сфокусироваться на ней, взгляд все время соскальзывал с палки, как с намазанной холодным салом, и мне приходилось удерживать его непрерывным усилием воли. Наконец я устал рассматривать палку и решил — оно мне надо? Палка как палка, вроде прочная, че тебе еще надо, все не с голыми руками.
Мне захотелось испытать свое оружие. Я даже почти забыл, где нахожусь, и шагнул к краю выгородки, намереваясь ударить палкой по краю стены — переломится, нет?
И окаменел на полушаге. За стеной отсека ВОЗИЛИСЬ! Уши, лицо и шея налились нестерпимым кипятком; руки затряслись, в животе нехорошо похолодело; при каждом ударе сердца вокруг зрительного поля вспыхивала багровая кайма. Я не мог понять — только что там кто-то ковырнул мусор, или там рылись все время — А Я НЕ СЛЫШАЛ?!

Вот расстановка на тот момент, надеюсь, она улучшит словесную картину:



Нас разделяла только коротенькая, метров пять, стена. Я стоял, уставившись на пятачок, где появится ЭТО, если ему придет в голову сунуться в мой отсек. Испытываемый мной страх был запредельным. В самом прямом значении этого слова: за — предельным, и далеко за — предельным. Я стекал внутрь себя, плавясь от холода; это, конечно, только слабая попытка выразить невыразимое, тот страх нельзя описать никак. Точно знаю, что в этой моей жизни такого больше не будет; даже сколько-нибудь подобного, даже наполовину — это знает мое тело, не сознание.
Вдруг одно из Них резко сорвалось с места, по звуку я мгновенно вычислил, вернее — узнал, направление и цель броска — не ко мне, у дальней стены, почти на самой границе с Главным Коридором в мусоре шевельнулось и пискнуло нечто крысоподобное, только немного длиннее и тоньше, что-то вроде ласки, но с холодной как лед бугристо-пупырчатой кожей и ярко-синими, почти светодиодными глазами. Оно черного цвета, не черных тут нет. Местная крыса. ЭТИ питаются всем, крысами тоже.
И я увидел ЕГО. Боже, с какой идеальной, непоправимой легкостью ОНО неслось над этой корявой поверхностью! Почти не издавая шума, не глядя, безошибочно, неуловимо! Ни одно известное мне животное не могло так двигаться, на нашем свете это невозможно. Я почувствовал, что весит ОНО между сорока и пятьюдесятью килограммами, и боевая эффективность каждого килограмма на порядки превышает мою. Это все. Глядя, как в одно касание ОНО извернулось, убивая и выдергивая крысу из какой-то щели, я оставил абсолютно все надежды и даже не обрадовался, когда ОНО, не желая оборонять добычу от двух (за стенкой, рядом со мной, ИХ двое) оставшихся, сквозануло вдаль по Коридору тем же призрачным аллюром.
Эти двое меня не слышали и не чувствовали. ОНИ не чувствуют так, как мы, люди. Я стоял и видел с помощью слуха каждое их движение, даже немного их самих. С НИМИ было то же самое, что и с палкой, — глаз соскальзывал, и ОНИ виделись как через запотевшее стеклышко, на фоне вполне отчетливого пейзажа. И понемногу, роя мусор, смещались к торцу стены. Вдруг одно из них, никак не из-за меня, само, быстро обогнуло разделявшую нас стену и замерло, глядя мне в глаза. Сначала удивившись — без тени страха, ОНО быстро перевело интерес в плоскость мяса. И прыгнуло.
Я поднял сжатую до боли, до хруста в костях палку и заорал прямо в НЕГО. Вернее, взорвался, выстрелил из себя нечто, раздувавшее меня все это время; меня потряс собственный крик — так можно крикнуть только горлом диаметром в полметра или пятью килограммами тротила, не меньше…

Естественно, я вылетел оттуда пробкой. Мой слишком сильный вопль вынес меня и оттуда, и из Москвы, где я тогда жил, и я проснулся с надсаженным горлом у себя дома на Урале, рядом с насмерть перепуганной женой. Я до сих пор не уверен, что тот временной промежуток между той поездкой в метро в компании бомжихи и пробуждением ОТТУДА был на самом деле. Дело в том, что я помню его как-то НЕ ТАК, формально. «Был у Женьки в бане». Ну был, положим. Только это «был» — все, что сохранилось (или нарисовалось потом?), одна запись, ОТМЕТКА; ни вкуса водки, ни ожога на жопе от каменки, никаких деталей. Да и ярковато для сна было, мягко выражаясь. И горло, горло…

Беркем Аль Атоми. 2009

- Чиж. Пойдем домой.
Дверь приветственно распахнулась. Их позвали.
Они с возлюбленной мчатся что есть духу на зов. Проем уже сияет теплым желтым светом. Так близко… внезапно она пропадает из виду. Он останавливается. Он не пойдет без нее.
- Чиж, Алиса там. Заходи.
- meow.
- Ну не слышишь, что ли? Она там. Давай, забегай.
- meow.
- Ну, сиди себе.
Дверь закрылась.
- Чиж(шепчу).
- meow?
Подходит.
- Чиж, Алиса там. Там же, где и твои суетные хозяева.
Он не понимает по-человечьи. Он рыщет, плачет. Он будет ее ждать. Он не пойдет без нее.
Тоска. Утрата. Смерть.

Пишет  Krakatau.:

vkontakte.ru/club18672423 поддержи отечественного производителя, вступи в группу опечаленных непоступлением в Хогварст людей.)

URL записи